Артистизм Олега Меньшикова отмечен некой особой новизной - она бросается в глаза, но объяснить, в чем она, трудно. Определения подбираются запросто: Меньшиков - актер умный, тонкий, яркий, легкий, виртуозный, грациозный, слегка странный, немного щеголеватый, несколько отстраненный, безукоризненно светский, - но во всем этом нет ничего принципиально нового: ни в каждом из качеств, ни в их сумме.
Видимо, перечень свойств не убеждает по простой причине: новизна в данном случае свойственна не столько актерской природе, сколько актерской манере. Олег Меньшиков в некотором основополагающем смысле - актер более чем традиционный: психологическая школа, хорошая выучка, врожденной и старательно развитое изящество жеста. В его игре есть отблеск аристократизма (здесь напрашивается отсылка к книгам и вкусам князя Сергея Михайловича Волконского), и где же еще искать спокойный, природный, кристальный традиционализм, если не у аристократии?
В то же время в таланте Меньшикова, безусловно, ощущается некая смещенность, "сдвинутость" по отношению к собственным его основаниям. Трактовалась она по-разному, и почти всегда неверно: как ироничность, странность, изломанность и даже болезненность. Критики оказались куда менее проницательны, чем девочки-поклонницы, влюблявшиеся в артиста с середины восьмидесятых: девочки-то сразу ощутили силу и цельность этого "странного мальчика". Изломанных и ироничных они вообще не очень любят.
В актерской "сдвинутости" Меньшикова действительно нет ничего неврастеничного - она чарующе нормальна, органична и обаятельна. Это стабильное состояние - никаких "семян катастрофы" в почву не заронено. Судьба несколько ошибается адресом, все время подбрасывая актеру роли гениальных психопатов - Калигулы, Есенина, Нижинского - ему бы Сезара де Базана сыграть, с его вкусом к романтике поступка. Впрочем, романтический жест так или иначе прокрадывался у Меньшикова и в роль Калигулы и даже в роль Ганечки Иволгина в "Идиоте" - роли от этого только выигрывали. Помня о цельности и органичности, манеру Меньшикова все-таки лучше всего описывать, пользуясь словами "но", "однако", "вместе с тем" - надо постоянно уточнять угол отклонения от исходных данных.
Его игра легка, но - за вычетом Нижинского - педантично подробна; актер обворожительно гибок и переменчив, но никоим образом не зыбок (у Айзека Азимова в романе "Конец вечности" появляется такое чудо цивилизации, "вещество, пропитанное силовым полем" - оно поддается легчайшему нажиму, но в каждый миг покоя чрезвычайно твердо и держит форму, как гипсовая отливка).
Артистизм Меньшикова демонстративен, но содержателен; почти преувеличенно ярок, но вместе с тем холодноват; холодноват, но заразителен; заразителен, но… Олег Меньшиков - менее всего актер "атмосферного" театра, пленяющего трепетом сокровенной жизни, стыдливой красоты.
"Гордый взор иноплеменный" не случайно выделил Меньшикова и увидел в нем образцового русского актера - образцового именно потому, что по-свойски, по-европейски русского. Его игра отличается преувеличенной отчетливостью, одинаковой проясненностью и проработанностью первых, вторых, пятых планов. Блеск подтекстов, ровный и глянцевый - постоянное качество его ролей, развернутых далеко в глубину и одновременно заостренных в каждой детали. Вообще, чем дальше прописана перспектива, тем рисунок роли для Меньшикова выигрышней. Ничего скрытого - но и ничего дикорастущего, неизъяснимого, никакой задушевности, точнее говоря - никакой недооформленности в отношениях меж душевным и задушевным. Каждая из эмоций, пластично и быстро сменяющих друг друга, рождается, уже вооруженная приемами, жестами, средствами для жизни - как Афина Паллада. Это счастливое свойство не имеет ничего общего с игрой на штампах, с имитацией. Меньшиков всегда играет блиц, его роли кажутся фейерверком бликующих душевных состояний и впечатлений. Но его техника - не техника импрессионизма. В статье о спектакле "Калигула", написанной несколько лет назад, я сопоставлял ее с методом пуантиллистов: иллюзия вольной переливчатости создана тем, что на холст маленькими точками наносятся чистые краски в заранее выверенном соотношении. Это сопоставление продолжает казаться мне удачным, но теперь я хотел бы оттенить его двумя новыми, определяющими другие стороны таланта. Легкость и ясность Меньшикова отчасти созвучны поэзии Михаила Кузмина с ее пленительным, острым холодком домашнего классицизма. Вторая аналогия совсем близкая: манера Меньшикова имеет к психологической игре 60 - 70-х годов примерно такое же отношение, как музыка "новой волны" к старому честному року - с его мощью, зажигательностью, с его прямыми атаками на аудиторию и драматизированным требованием немедленного отклика. Разумеется, эта манера обладает очень высокой коммерческой стоимостью, и она достаточно хорошо защищена изнутри, чтобы долго сохранять качество при любой эксплуатации. Тем не менее поcледняя роль ставит над блистательной актерской судьбой Олега Меньшикова легкий знак вопроса. В Нижинском актер явно пускает в ход систему клишированных приемов - потому ли, что глубинные пласты роли оказались бессодержательны? потому ли, что для актера-звезды игра на клише - самый легкий и заманчивый способ собрать дань с уже покоренной аудитории? потому ли, что во внутреннем развитии дара наметился некий люфт и уже сейчас необходима тонкая наладка? Ответа не даст никто и ничто - кроме следующей роли.
|
