Олег Меньшиков: одинокий дирижер в полете с зависанием
Олегу было пять лет, когда он случайно оказался в музыкальной школе. В коридоре было пустынно и звучно: музыка рвалась из открытой двери, наступая на него. И тогда мальчик, подчиняясь тайному и новому душевному движению, властно протянул руки вперед. Он то требовал, то плавно манил к себе звуки, то замирал, то вновь становился кротким и нежным... А за ним уже несколько минут внимательно следила одна из преподавательниц, пораженная точностью маленького дирижера, с редкой пластикой «игравшего» эту мелодию.
Позже она пригласила к себе его маму: «Олег должен учиться по классу скрипки, у него абсолютный слух».
Разумеется, способности мальчика не были тайной для мамы, тем более что она и ее отец тоже были музыкально одарены. Но ведь ребенку только пять лет. И почему скрипка вместо фортепьяно, занятия на котором планировались только на следующий год! Однако педагог настаивала — и настояла. Олегу купили маленькую скрипку и отдали в музыкальную школу.
Все это — прелюдия.
Сейчас, когда его спрашивают, где он чувствует себя по-настоящему счастливым, он отвечает: «У рояля...» — у инструмента. А таким инструментом могут быть и сцена, и съемочная площадка. Из них можно соткать иллюзорный мир фильма или спектакля и дирижировать им, как музыкой в коридоре.
...Окончив музыкальную школу, он мог стать прекрасным скрипачом — даже играл в юношеском скрипичном ансамбле Москвы. Мог стать пианистом, гитаристом, певцом — все это дано ему с щедростью. Но в шестнадцать лет выбрал Театральное училище имени Щепкина с той же идеальной интуицией и решительностью, с какой в детстве подчинил себе музыку.
В училище было легко — есть студенты, созданные для сцены, не нуждающиеся в «огранке». Но, может быть, именно эти легкость, музыкальность, пластика порой мешали разглядеть в Олеге иное — глубинное драматическое мироощущение, рожденное окружающей дисгармонией, как и его независимый образ мышления, подвергающий едва ли не все сомнению и полагающийся исключительно на себя.
Олег рано начал сниматься. Сегодня, когда ему тридцать три года, он снялся почти в двадцати картинах. Но большинство из них, кажется, появилось на свет Божий, чтобы, мелькнув, забыться, ассоциируясь в памяти зрителей только с именем Олега Меньшикова.
Иногда он играл главные роли, иногда эпизоды, запечатлеваясь пронзительными штрихами, по-своему комментируя Время. Мог быть короткий и холодный, непримиримый взгляд, блеск темных глаз, судивший нашу злую жизнь. Могла быть странная, потаенно-робкая улыбка — как хрупкая преграда, нечто вроде самообороны, защита от мира. Нередко за лихой бесшабашностью и надрывным озорством в герое Меньшикова проглядывал продуманный наигрыш — так происходит, когда выплесками внешней энергии пытаются из гордости скрыть страшное смятение.
Меньшиков пришел в кинематограф в начале 80-х годов, когда умолкали сорокалетние. В мир начали приходить их дети, непонятные, не укладывающиеся в принятые нормы парни и девушки, ниспровергающие принципы отцов и взамен ничего не способные утверждать, обремененные холодной жестокостью, за которой скрывались растерянность и неприкаянность «плюмбума». То были своего рода мстители — за фальшивую идею всеобщего благоденствия и отнятую веру, оказавшуюся слишком «маленькой». Персонажи Меньшикова с безупречной верностью фокусировали черты поколения, выросшего в атмосфере эмоциональной защиты. Но актера не устраивало одно только это, и он часто играл поверх фабулы. Он опирался как бы на генетическую память — одним из первых это угадал режиссер Роман Балаян.
Отдав всю боль остановившемуся у последней черты Сергею Макарову, центральной фигуре картины «Полеты во сне и наяву», режиссер с тревожным любопытством и настороженностью ввел в круг безымянного молодого человека, приятеля Алисы — любовницы Макарова, худенького паренька с холодностеклянным, холодноиспытующим взглядом. Весь мир принят им как детерминированная бессмыслица, не заслуживающая того, чтобы тратиться на нее душой. И есть ли у него вообще душа? Единственное, что подталкивает парня к ярко выраженному действию, к поступку,— глухая, непреходящая ненависть к старшим за нечто, у него отобранное. Дитя своей эпохи, он не догадывается, что обескровлен в бесценном — в чувствах, в способности жить чувствами.
Ровесник Меньшикова и один из самых близких ему художников, режиссер Александр Хван назвал актера «человеком без возраста», имея в виду, вероятно, удивительное отсутствие инфантилизма, присущее Олегу буквально с младых ногтей. Даже в своей знаменитой роли Костика в нетленных «Покровских воротах», когда Меньшиков был так молод и сам образ героя, казалось бы, подталкивал к милой детскости, трогательной наивности, вполне вписывающейся в характер прелестного «анфан террибль», актер шел почти от обратного. Он играл, пожалуй, самого трезвого и взрослого среди пожилых обитателей московской «коммуналки», которые до седых волос остались безумными детьми.
Вряд ли кто-нибудь из ровесников Олега, дебютировавших в кино в начале 80-х, мог с тем же правом и основанием рассчитывать на то, что его герои станут зеркалом поколения. Думалось: вот-вот явится драматург или драматурги, сценарий или сценарии, режиссер или режиссеры, которые сумеют реализовать потенциал актера. Создадут фильм о новом герое, резко, откровенно ставящем под сомнение законы общества, в котором ему предложено жить. Герой, которого невозможно было бы отделить от трагической ауры его времени, от наступавших на нас потоков зла, вихрей беспредела, безумных энергии и крушения утопий... Меньшиков был приготовлен к такой роли самой окраской своего таланта: хрупкой нервностью, потаенным, жестким упрямством, особой пластикой, обнаруживающей себя в странной развинченности движений, порой подчеркнуто нарочитых и вызывающих: в мнимой лености, апатии и в то же время капризной мимике того, кто не хочет объединять себя со всеми. А за этим открывалось совсем иное — общение с миром давалось напряженным усилием, маска надевалась, чтобы оградить себя от близких контактов. Они обременительны, они способны лишить свободы...
Не было ни таких сценариев, ни режиссеров, ни роли такой не было. Но Олег снимался — много, довольно охотно. Играл легко, изящно, однако в общем не подымаясь над планкой крепких, добротных работ. Глядя на него, мне иногда казалось, что ему как-то скучновата вся эта придуманная киножизнь, одноклеточные страсти и мысли. Зато режиссерам было выгодно участие в их картинах артиста, успевшего стать популярным и любимым.
Фильмы выходили на экран — «Мой любимый клоун», «Лестница», «Полоса препятствий», «Капитан Фракасс», «Поцелуй»... «Жизнь по лимиту», «Моонзунд». Меньшиков всячески старался поколебать унылую праведность или подчеркнутую агрессию персонажей.
Верным и надежным тылом оказался театр. После окончания училища в 1981 году Меньшиков работал в Театре Советской Армии, играл во многих спектаклях. Лучшей его ролью в ту пору стал Ганечка Иволгин в инсценировке «Идиота». Он удивительно поначалу поднимал, а потом как бы снимал темную накипь со дна души маленького чиновника, обнажая драматические изъяны психики.
В театре Меньшиков целенаправленно выбирал для себя роли, где персонажи мучительно искали выхода из тяжелой кризисной ситуации, сознавая, что такого выхода нет. Внешне инертный, временами кажущийся едва ли не дебильным, отпрыск современных парвеню Сережа («Спортивные игры 1981 года», Театр имени Ермоловой) в финале поражал неразряженной трагической энергией. Он знал, что срывается в пропасть.
И снова — кино. Предложение сниматься в картине «Дюба-Дюба» Олег получил от Александра Хвана после того, как режиссер увидел актера в «Калигуле» (по Альберу Камю, Театр имени Моссовета).
Встреча Хвана и Меньшикова — встреча ровесников. Они оба — люди одного духовного опыта, стремящиеся жить в атмосфере, согретой дыханием собственной личности. Все, что выходит за такие пределы, мертво. Игра Меньшикова в режиссуре Хвана разительно изменила сценарий фильма. Все оказалось сконцентрировано на образе человека, пытающегося максимально осуществить себя в границах нашей короткой и бесконечной жизни. В одном из интервью режиссер обронил мысль об «отдельности» Меньшикова — человеческой его «отдельности», то есть неумении и нежелании существовать в стае. Но необходимо уточнение. «Отдельность» Меньшикова в глубине своей замешана на острейшей и тщательно скрываемой ранимости. Меньшиков бежит чужих прикосновений к его истинному «я». Эта боязнь заставляет обороняться, возводить глухие стены. Олег открывается только навстречу любви. Любовь же для него — способность принять человека таким, каков он есть. Он отстаивает суверенное существование каждого из нас, возможность самому определять законы своего бытия. Отчасти этими чертами он наградил Андрея из «Дюбы»...
Студент сценарного факультета Института кинематографии, Андрей пишет сценарий, сгущая до неимоверности «постановку собственной жизни», доводя ее до гибельной бури конца. Несомненно его осознанное движение к смерти как к самой последней свободе. Самой полной...
Олег заканчивал съемки в «Дюбе-Дюбе», когда британский театральный продюсер Роберт Фокс предложил ему роль Есенина в пьесе Мартина Шермана «Когда она танцевала» — об Айседоре Дункан. В мае Фокс и Ванесса Редгрейв (для нее и затевался спектакль) увидели Меньшикова в «Калигуле». Переговоры длились один день. На следующий был подписан контракт.
В Лондоне Олег провел полгода. Месяц репетиций. Затем пять месяцев ежедневно спектакли на сцене старейшего британского театра «Глобус». Пьеса написана об одном дне из жизни Айседоры и Есенина. О двух, странно соединившихся, любивших, ненавидевших и так нуждавшихся друг в друге. Олег перечитал горы литературы. Исчезал лакированный русопятый школьный Есенин. Судьба поэта увиделась невероятным сгустком боли, тупиков, крушений. К счастью, роль была написана на русском языке — Айседора и Есенин общались в действительности через переводчика. Родная речь дала свободу. Дала возможность читать со сцены «Песнь о собаке», неизменно вызывая овации.
Нам не дано было увидеть этот спектакль. Как не дано увидеть и его второй вариант, который сегодня играется во Франции, в Театре Комедии на Елисейских Полях. Айседора — на этот раз известная актриса Анни Дюпре. Вновь успех... Вновь попытка открыть истоки близости двух одаренных людей, которые не могли жить вместе, но и не смогли выжить, расставшись.
Итогом английской антрепризы для Олега стала премия Лоуренса Оливье за роль Есенина. Он был удостоен ее первым из российских актеров. Потом было новое предложение — сыграть Ихарева в «Игроках» Гоголя, вновь в Лондоне. На этот раз на английском языке по условиям контракта. Риск был велик. Но Олег, по его признанию, любит рисковать. А риск — дело сил и нервов. Но — играл Меньшиков на английском, и лишь одна газета упомянула о «валлийском акценте» исполнителя этой роли.
В Лондоне началась эпопея, посвященная Нижинскому.
В книжном магазине Олег увидел книгу о гениальном русском танцовщике. До этого знал о нем немного — начало века, блистательный взлет, Париж, безумие...
Мысли замкнулись на трагической фигуре великого фигуранта. Наверное, то был голос судьбы, которая всегда ведет истинного художника: Блок говорил, что талант — это чувство пути. Так Нижинский стал его новым героем, сыгранным в Москве после вторых лондонских гастролей.
Судьба гения всегда полна загадок, и Меньшиков решает творить «легенду о Вацлаве». По сути, он был и режиссером спектакля, но в силу скромности своей не решился написать это на афишах. Получилась поэма из воспоминаний Нижинского, внешне обрывочных, скачущих, скользящих, но внутренне связанных состоянием героя и избранной авторами ситуацией. Безумный танцовщик путешествует по своей прошлой жизни. Это не тщательно выстроенная биография, не прямой путь Нижинского в мировую славу, завершившийся последним шагом в бездну, хотя Меньшиков обычно склонен к безднам. Но на этот раз он существует в ином русле, рассказывая о Свете, Свете иной жизни, где возможна, реальна величайшая свобода — ума, духа, воли, надежды, свершений. Некий сплав жизни и творчества, где все подвластно, все дано, вплоть до обретения философского камня искусства. И Нижинский Меньшикова не только переживает былое — он воплощает все заново. Он властен, как Бог.
Идея Бога для Нижинского — свобода, полет, гран-батман. Простота и полная невинность переживаемого точно угаданы актером. Бог — Гениальное Дитя — Художник — такова триада, избранная Меньшиковым как доминанта.
И еще — минуты жизни как знаки вечности, В них взлеты, падения, блуждания, разрушенные и обретенные связи. Непреходящая боль Артиста. Она постоянно острой и диссонирующей нотой вторгается в фантазии Нижинского. Боль в музыке, которую он когда-то танцевал, а Нижинский танцевал Музыку. Как нож, входит она в открытые раны. Зовет к танцу. Танцевать же более не дано...
Я следила за лицом Меньшикова. Оно становилось скорбно-безутешным, когда танец убегал от него. Исчезала детская нежность, доверчивость глаз, уступая место яростным взрывам тоски. Казалось, не человек, а раненая птица бьется и не может взлететь. Перебиты прекрасные крылья. Мир уже не увидит великого «прыжка с зависанием». А его так просто исполнить. Но может это только один человек — Вацлав Нижинский, о чем он — один — знает. Но мы тоже знаем, мы верим, наблюдая полетную пластику Меньшикова, внимая его беззвучным рыданиям. Это реквием. За ним — бессмертие Гения.
Еще никогда, кажется, Олег Меньшиков не был так близок к своему герою, как в роли Нижинского. Он общается со зрителями, не таясь глаз, границ, непонимания и осуждения.
Однажды Олег сказал мне: «То, чего нам недостает в жизни, возмещает профессия. И — наоборот. Роли — продолжение нашей жизни. И это все мое».
У него два любимых актера — Жерар Филип и Марлон Брандо. Поначалу это сочетание может показаться нелогичным. Прекрасный, утонченный француз и брутальный, мощный американец, потрясающий темпераментом, силой... Однако, если вглядеться, оба романтики, но в разных ипостасях. Оба противостоят обыденности как сущности пути. Оба знают, что есть трагическое одиночество поэта среди «непоэтов», хотя их герои совсем необязательно должны быть для этого художниками. Дело в духовной организации человека. Вот хотя бы самого Меньшикова. Герои всегда одни — один на один с жизнью и судьбой. Даже когда они в тусовке, сразу видно: это ребята с неким талантом одиночества. Этот меньшиковский талант, может, даже и сильнее и ценнее его пластичности, его дара к перевоплощению. Суверенность личности заразительна. Надеюсь.
|
| Категория: статьи | Добавил: Angel (27.12.2010)
|
| Просмотров: 605
| Рейтинг: 0.0/0 |
|
