Юноша бледный со взором горящим
Разочаруем поклонниц. В жизни Олег Меньшиков имеет мало общего со своим киногероем - легким, победоносным, раскрепощенным - "отвязным". На самом деле он застенчиво замкнут и интеллигентен до невзрачности, редко и нехотя появляется на светских и даже профессиональных сборищах. Не любит давать интервью. Решительно уклоняется от встреч с хроникерами, снующими вокруг дискотек и спален, но неразговорчив и с критиками, которые деловито ищут в его ролях автобиографические мотивы...
Автобиографические? Иногда кажется, что у него вовсе нет никакой биографии. Я говорю это не для того, чтобы прикрыть собственную неосведомленность: узнать подробности, в конце концов, большого труда не составляет. Однако, восхищаясь актером, хочу уважать человека, оберегающего частную жизнь от посторонних взглядов. Есть другие, их среди звезд сколько угодно: они с удовольствием выставляют напоказ привычки, увлечения, сцены семейного счастья и прочее.
Вообще-то вкусы звезд и обстоятельства их приватного быта (реальные или придуманные) полагается делать достоянием публики: для шоу-бизнеса это прибыльно, а стало быть, правильно. Мастера советского искусства увлеченно рассказывали интервьюерам про любимые книги и свежие партийные постановления, нынешние кумиры эстрады и экрана - про политическую борьбу, секс и круизы. От тех и от других Олега Меньшикова стоит отделить: он, безусловно, звезда, но одинокая, не входящая ни в одно созвездие.
Обворожительно сыграв в фильме "Покровские ворота" помесь певчей птички и адской машинки - лучшую советскую арлекинаду, - на экране он почти не менялся. От "Полетов во сне и наяву", где его герой грациозно прикладывает Олега Янковского, до "Утомленных солнцем", где его герой получает по морде от Никиты Михалкова.
Это досадно, но, в общем, понятно. Если б Меньшиков был нормальной кинозвездой - как Дастин Хоффман к примеру, - даже и досадно бы не было.
Творческая зрелость и главная ее примета - виртуозность пришли к нему противоестественно рано. Они как-то ужились с новизной темы и манеры. Кинороли Меньшикова - образцовый психологический портрет "восьмидесятника" в его наиболее выигрышных качествах. Легкомысленность и удачливость, естественная грация и ироническая учтивость, тонкость чувств, не стремящихся немедля излиться. И, может быть, самое главное: он всегда отгорожен - весело и безжалостно - от тягостно серьезной окружающей жизни. Во всем этом - аристократический комплекс совестливого превосходства: то, чем все вокруг мучаются, для героев Меньшикова - лишь предмет игры. Более или менее азартной, более или менее доброжелательной, более или менее по правилам.
Если правила не мешают.
Родовую примету "восьмидесятника" однажды, в полемике с людьми постарше, четко определил молодой театральный режиссер Клим. Он поставил рядом две песни: ваша, сказал он, - из Высоцкого: "Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю..." А наша - из Гребенщикова: "Сидя на красивом холме, я часто вижу сны, и вот что кажется мне..." Люди почему-то обиделись.
Сидение на красивом холме не отменяет ни увлеченности делом, ни глубины переживаний. Ни, как вскоре выяснилось, драматизма в личной судьбе.
Однако - без любви к самодраматизации, без пафоса проигрыша, без неврастенической интеллигентской задушевности.
Актерская манера Меньшикова напоминает манеру его тезок: Олега Борисова, Олега Янковского, Олега Даля. Может быть, это не совсем случайно: существует целая теория о том, как имя влияет на характер. Но если для "вещих Олегов" предшествующих поколений душевный надлом и неприкаянность были залогом глубины чувств, приметой неординарности, то героям Меньшикова они либо свойственны как симптом человеческой несостоятельности, либо не свойственны вовсе. Так что знаменитая вольнолюбивая "московская кухня" - место, в котором персонажам Меньшикова было бы скучно и даже слегка противно. Они сразу захотели бы уйти в гостиную, убежать куда угодно, лишь бы там было пространство игры, а не душещипательных излияний.
Искренняя и изысканная игра как метод жизни. Игра безапелляционная и, с точки зрения проигрывающих, бессердечная. Вот тема, которую Меньшиков принес с собою и которой покорил всех без исключения.
В кино она, увы, развития не получила. Кого бы здесь ни играл Меньшиков - веселого "оттепельного" сумасброда или аристократа, ставшего сталинским фискалом, - он был нужен экрану как живое воплощение "духа 80-х". Тему и судьбу актера развернули роли театральные.
На сцене Меньшиков сыграл не много, но когда речь заходила о молодых актерах-лидерах, его имя называлось первым. Теперь от театральных ролей Меньшикова остались только фотографии, рецензии и полувнятные трепеты памяти.
Сценическая биография "образцового восьмидесятника" началась с ноты не слишком высокой: Ганечка Иволгин в "Идиоте" на сцене Театра Советской Армии. Роль проходная, хотя с нервом и с эффектной кульминационной сценой в первом действии - когда "Ганька-подлец" лезет в камин за деньгами, назло брошенными в огонь прекрасной стервой Настасьей Филипповной, и, не выдержав публичного унижения, падает в обморок.
Но Меньшиков здесь нашел, чем увлечься. Он не переиначивал роль, но придумал ей пламенную, парадоксальную перспективу, одарив бедного Ганечку мечтой и страстью Подростка, героя более позднего романа Достоевского. Он сделал деньги "идеей" Ганечки - идеей, требующей яростного самоотречения. На унижение Иволгин шел, как Раскольников на убийство, себе и другим доказывая: раз идея требует - могу. Изящно и нервно сдергивал перчатки, подходил к огню с горящими глазами и падал, когда вдруг понимал с абсолютной ясностью: не полезет, не в силах. Живая, брезгливая душа пересиливала идею, и это для Ганечки-Меньшикова было нестерпимо стыдно.
Поражала отчетливость, с которой актер проясняет внутреннее, глубоко запрятанное, - как прожектором омут просвечивает. Вот чем кино его не баловало: глубинами, которые можно просветить и выяснить.
Вскоре Олег Меньшиков ушел в Театр имени Ермоловой, к Валерию Фокину. Ушел по причинам сугубо творческим: ему требовалось новое качество формы.
Это можно пояснить, сравнив игру Меньшикова с игрой пианиста: рука поставлена, туше сильно и превосходно, беглость пальцев необыкновенная. Ему необходимо было расширять диапазон игры - как тренировать растяжку.
Если сбросить со счета невыразительный эпизод в публицистическом спектакле "Говори...", он получил у Фокина всего две роли - но богатые и важные полным несходством.
В пьесе А.Буравского "Второй год свободы" он сыграл Робеспьера. Спектакль, со смаком разоблачающий Великую французскую революцию, был дрябл и запутан, но монолог из второго акта я до сих пор вспоминаю как театральное потрясение. Меньшиков лучился страстным сознанием правоты и долга. Его Робеспьер был хрупким, но неистовым тираном и превосходным ритором. Во власть его слов - сильных и гибких, мерных и огненных - хотелось отдаться. В них был не только пафос, но и трагизм, и дионисийское беснование. С тех пор мне мечтается: кто бы догадался предложить Меньшикову роль Вальсингама в самой загадочной и, может быть, лучшей пушкинской трагедии - он бы совладал с гимном Чуме, как совладал с гимном гильотине.
А параллельно - "золотой мальчик" Сережа из "Спортивных игр 1984 года" Э.Радзинского, симпатяшечка с парализованной душой и расслабленной, бесцельной жестикуляцией. Роль, весьма поверхностно прописанная, стала бы всего только типажной, если б Меньшиков не увидел в своем персонаже воплощение человеческой неосуществленности, заданной изначально, от природы. В перспективе роли вставал не безвольный полуумник, перелистывающий "Бхагават-гиту" или слушающий фри-джаз (тип распространенный и некогда привлекательный), но существо почти сверхъестественное - дух-недоносок из гениальных стихов Баратынского.
Как играл он в дуэте с Татьяной Догилевой, с каким партнерским тактом, с каким чувством нюанса! Меньшиков - актер-лидер, обреченный всю жизнь тосковать по ансамблю. Судьба ему предлагала в лучшем случае дуэты: с Догилевой у Фокина, с Ванессой Редгрейв в Англии, с Александром Феклистовым - в довольно сумбурной пьесе "N (Нижинский)" у антрепренера Галины Боголюбовой.
С Нижинским, последней пока ролью, сыгранной Меньшиковым на русской сцене, мне не посчастливилось: попал на крайне неудачное представление. Охотно верю восторженным рассказам, да и сам могу вообразить, как пленительно и виртуозно вели сценический диалог два самых тонких актера из генерации 80-х, как раскрепощенно импровизировали, как выстраивали, с умом и с доверием друг к другу, композицию дуэта на тончайших штрихах. Мне от всего этого пиршества досталась сухая корочка - контур игры, лишь сулящий силу и изящество. Даже знаменитый финальный пасс - летучий, сумасшедше свободный и счастливый прыжок в окно через полсцены, исполненный в честь "Видения розы", - вызывал не более чем уважение к хорошей физической форме актера. Посмотреть спектакль еще раз я уже не успел... Заезженный оборот "грани таланта" в применении к Меньшикову свежеет, восстанавливает свой смысл: дар Меньшикова тверд, чист и искусно огранен, как драгоценный камень. Каждая из сыгранных ролей давала новое преломление актерских способностей и умений, новую, всегда восхитительную игру бликов.
О зыбкости черт, ироничности, переливчатости, "странности" часто говорят как об основных качествах Меньшикова-актера. Не дай Бог, это распространенное заблуждение заставит его "бликовать" до старости лет. Ему предлагаются роли героев изменчивых, парадоксальных, а то и вовсе пустых, лишенных цельности и цели: бликуй же, здорово ведь получается! Неудивительно, что он отклоняет приглашения.
Он мог бы гениально сыграть Хлестакова. Но думаю, что главная роль в кальдероновском "Стойком принце" пришлась бы ему более по сердцу.
Талант цельности и страсти, свойственный Меньшикову, проявился по-настоящему лишь однажды. Под крышей Театра имени Моссовета весной 90-го года в спектакле Петра Фоменко по пьесе Альбера Камю он сыграл Калигулу. И здесь был совершенен.
Я помню его игру в деталях, но пересказывать заново не буду. Позволю себе автоцитату из статьи, которую писал тогда - ошеломленный и счастливый, переполненный новизной увиденного:
"Калигула Меньшикова обладает чистотой жизнеощущения и врожденным артистизмом. Его трагедия - ясная, красивая: она движется, пританцовывая. Каждое его появление - неожиданная атака: гибкая, сосредоточенная, почти веселая. Не тиран, а блуждающий форвард. Бледный, с лицом, одинаково готовым к улыбке и крику, - самые чудовищные вещи он совершает как бы играючи. Грациозно уводит чужую жену - насиловать. С отчаянным задором изобретает кощунства. Приказывает убивать и сам убивает вдохновенно.
Люди убивают друг друга, насилуют, кощунствуют и без помощи Калигулы, все это "в порядке вещей". Калигула невыносим именно тем, что приводит рутинное зло мира к чистоте форм, к блистательной ясности. Отчищает от пошлости и фальши, назначение которых - примирять человека с трагедией.
Актерскую манеру Меньшикова можно сравнить с методой художников-пуантиллистов: на холст точками наносятся несмешанные краски, чистые цвета в строго определенном сочетании - и возникает нечто переливчатое, легкое, кажущееся хрупким и беззаконным".
...Прошла половина десятилетия, а на счету Меньшикова всего четыре работы: "Калигула" и "Нижинский" в театре, "Дюба-дюба" и "Утомленные солнцем" в кино. Я позвонил ему, спросил: вероятно, мною что-то пропущено? Нет, больше ничего не было. Предложения - да, были, ничего серьезного. Что предвидится? В кино ничего не предвидится. Театральный есть один проект, серьезный. Нет, не скажу, пока рано.
Я начал задавать косвенные вопросы, строить предположения, подкрадываться с флангов - безуспешно, как и следовало ожидать. "Спасибо, Олег, извините за то, что из вас снова не удалось ничего вытянуть", - сказал я, выдохшись. Мы посмеялись.
Мне показалось (может быть, только послышалось): одной из фраз я собеседника, что называется, зацепил. Речь шла о трудностях, которые поджидают актера в ближайшем будущем, а то уже и в настоящем. "Юноша бледный со взором горящим" - амплуа для Олега Меньшикова практически исчерпанное, но он намертво прикован к нему всеобщей любовью. Его обожают юношей и не могут представить себе зрелым мужчиной, а ведь пора бы.
В эту минуту разговора Меньшиков был особенно некрасноречив, и тема быстро сменилась оживленными воспоминаниями о Калигуле. Думаю, что простой актера как-то связан с проблемой переходного возраста.
Может быть, через какое-то время мы удивимся, увидев нового Олега Меньшикова. Гибкость, легкость, отстраненность, конечно, не исчезнут в нем, но главными качествами, видимо, станут другие: цельность и страстность, чеканность формы, накал слова - то, что еще не распознано.
Ни среди поэтов, ни среди актеров 90-е годы еще не выбрали себе властителей дум и чувств. Собственно, и сами годы еще лица не имеют, они бесформенны и смутны. Есть все шансы на то, что актерская зрелость Меньшикова будет не менее блистательной, чем затянувшаяся юность. Ему по силам стать героем новой эпохи - когда она будет того стоить.
|
| Категория: статьи | Добавил: Angel (27.12.2010)
|
| Просмотров: 623
| Рейтинг: 0.0/0 |
|
